В Высшей школе экономики (ВШЭ) 5 ноября состоится внеочередное заседание ученого совета, в повестку дня которого включен пункт «О выступлениях профессоров, преподавателей и сотрудников факультета в Интернете». Об этом на своей странице в Facebook написал профессор Максим Кронгауз. Он предположил, что поводом для заседания стал нашумевший пост преподавателя факультета гуманитарных наук ВШЭ профессора Гасана Гусейнова, опубликованный им в Facebook 29 октября.
В своем посте Гусейнов сетует на то, что в России, где живет огромное количество новых мигрантов, нет печатных изданий ни на одном языке, кроме русского. «В Москве, с сотнями тысяч украинцев и татар, кыргызов и узбеков, китайцев и немцев, невозможно днем с огнем найти ничего на других языках, кроме того убогого клоачного русского, на котором сейчас говорит и пишет эта страна», — написал профессор.
Это высказывание вызвало яростную реакцию многих пользователей социальных сетей, обвинивших Гусейнова в русофобии. Число комментариев под постом менее чем за сутки перевалило за тысячу, при этом их подавляющее большинство носило расистский, националистический характер, а то и содержало прямые угрозы в адрес автора. Спустя несколько дней пост был удален администрацией Facebook, которая сочла, что он нарушает правила соцсети, однако дискуссия вокруг него не утихает.
DW поговорила с профессором Гусейновым о связи между упадком в обществе и распадом языка, о том, что он имел в виду под «убогим и клоачным» языком, и о том, почему в современной России доминирует маргинальный язык подворотни.
— На заседании ученого совета в ВШЭ 5 ноября, по всей видимости, будут обсуждать ваш пост в Facebook. Вы ожидаете поддержки или осуждения коллег?
— Не будучи членом ученого совета ни факультета гуманитарных наук, ни всего университета, я понимаю, в каком трудном положении находятся многие коллеги, независимо от согласия или несогласия с тем, что я сказал в посте. Правильнее сказать, это заседание вызвано не самим постом, а той невероятной реакцией многих людей, которая последовала. Вот и я ожидаю поддержки не тому, что написал, — это была короткая дневниковая запись, некое размышление, не претендовавшее ни на аналитику, ни на инвективу, — а поддержки как коллеги, на которого вешают собак, в том числе и те, кто узнал себя в его глубоко приватном описании.
— О происходящем распаде современного русского языка вы говорили еще два года назад в книге эссе «Язык мой — wrack мой». Что стало «последней каплей», побудившей вас написать в FB о «клоачном языке», на котором «говорит и пишет страна»?
— Вот видите, как легко достичь взаимонепонимания! Если я и говорил и говорю о «распаде языка», то только в смысле упадка, переживаемого самим обществом, обществом, посредниками между частями и слоями которого выступают наши СМИ и политические силы. И тут ни о какой «последней капле» не может быть и речи. Язык ненависти заливает средства массовой информации, оглупляет людей, выращивает из их эмоций скрепы коллективной обиды. Вот и получается, что критическое высказывание о негодности и опасности такого их языка люди принимают за оскорбление их самих в лучших чувствах. Человек с тяжким недугом иногда нападает на санитара или доктора. Человек, даже не сумевший правильно прочитать довольно простое предложение, начинает защищать от меня язык Пушкина и Чехова.
— Как вы думаете, почему ваш пост, который, по сути, был попыткой защиты русского языка, вызвал такую реакцию? Могли ли вы предположить, что разразится подобный скандал?
— Предположить я этого не мог, конечно. И задачи такой не ставил. Слово «спровоцировал» предполагает сознательность действия. А здесь я высказал несколько соображений, которые пробили некую самозащиту у людей, живущих в медийном пространстве каждодневного производства ненависти. Одни приняли ее буквально на свой счет (например, некоторые телеведущие и прочие пропагандисты, а также многие наивные люди, привыкшие верить, что «все к лучшему в этом лучшем из миров»). Другие не захотели принять эту мысль в ее простоте и неприкрытости. Третьим показалось удобным воспользоваться шумом, чтобы свести со мной какие-то счеты. Вообще, скрепить людей в общей ненависти к воплощению зла гораздо легче, чем в общей симпатии. Тем радостней от поддержки многих людей, понявших, что произошло.
— Как влияют на состояние общественного языка политические процессы, происходящие в стране?
— Отличный вопрос. Политические процессы выращивают для себя и под себя соответствующий язык. Например, бешеный всплеск злобы, ксенофобии, вселенской обиды на всех и вся — это следствие глубокого разлада между тем, что люди видят вокруг себя, и тем, что им сообщает об этом пропаганда. Все, например, «вечера с Владимиром Соловьевым», многочисленные теледебаты с участием массовки и манипуляцией голосами — это индустрия производства ненависти. И вот многие, надышавшись этого эфира, просто транслируют вовне ненависть, которую испытывают к себе самим за то, что так дали себя провести. В позднем СССР именно этот разлад привел к полнейшей апатии населения при кончине Союза.
— Политическая ситуация в стране всегда меняет массовое сознание и определяет общий языковой фон в стране: это происходило при Сталине, во времена, когда царила брежневская партийная идеология…Что уникального в нынешней ситуации?
— Нынешняя ситуация уникальна в том, что население России информационно не находится полностью под колпаком государственной пропаганды, как это было в позднем СССР. Большую роль в формировании новостной повестки играют социальные сети и мировые СМИ. Но важно и второе обстоятельство: официальная пропаганда больше не оперирует категориями «мировой революции» или «самого передового общественного строя». Главный лозунг сейчас: «Мы лучше всех, потому что мы — это мы!» Вот почему любое дерганье на верхотуре этой пирамиды может привести только к движению вниз. Это очень обидно, и сейчас многие превентивно ищут виноватых. А первым виноватым становится тот, кто эту простую истину высказывает.
— Почему, на ваш взгляд, в обществе доминирует маргинальный язык, язык подворотни, и в чем это проявляется?
— Общество российское само себя объявило маргинальным по отношению к современному западному мейнстриму, за которым страна тянулась с конца 1980-х по середину 1990-х годов. А потом перестало тянуться, обиделось на весь свет, захотело самобытности. Жириновский как-то высказал в «Известиях» мысль, что нам нужен общественный строй «с запашком портянок». Почему так случилось, другой вопрос. Но об этой самобытности еще Достоевский в «Записках из мертвого дома» и Шаламов в «Колымских рассказах» исчерпывающе написали. Не надо ждать чудес.
— Вас возмутило то, что в Москве, в которой живут сотни тысяч мигрантов из разных стран, нет печатных СМИ ни на одном из языков, кроме русского. А зачем вообще в эпоху интернета и сетевых изданий нужны печатные СМИ?
— Меня это не возмутило, а только огорчило. Газета, бумажная газета, это для среднего взрослого человека то же, что доска в школе, на которой вы делаете упражнения. Просто в школе на доске вы пишете и стираете в присутствии учителя, а читая газету, проделываете эти процедуры в уме. Каждый день, читая хорошую газету, вы получаете подготовленное редакцией окно в мир для самостоятельного размышления. Разворот газеты с чашкой кофе на столе и хорошим собеседником за соседним столом не заменить никаким экраном. Интернет-кинотеатры не заменят кинозал, а кинозал не заставил забыть о живом театре.
— Новые мигранты в России зачастую не очень хорошо говорят по-русски. Так, может, и правильно, что в стране нет СМИ ни на каких языках, кроме русского? Пусть мигранты учат русский и быстрее интегрируются в общество…
— Мигрантов пригоняет в Россию нужда. Они спасаются от войн, голода, безработицы. Им, действительно, не до газет. Но у них есть семьи, которые сидят дома. И у всех со временем духовные потребности проявляются. В том числе к собственной культуре, к родному языку. Сейчас многим людям из Центральной Азии или с Северного Кавказа предлагают, так сказать, простейший вариант культурной идентификации — через религиозный культ. Пренебрегая гражданскими формами образования и культуры, будь готов отдать своих новых соседей в простоту их домашней религии. Что будет дальше, нетрудно додумать.
— Каким способом можно — и можно ли — защитить современный русский язык от оскудения и распада?
— Русский язык существует сейчас на всех континентах. Это все еще мировой язык. На нем говорят и пишут, выходят книги, идут спектакли в Праге и Берлине, в Нью-Йорке и Бостоне. На русский переводят массу научной литературы. Обычно без всякой помощи государства или государств. Он и обогащается изо всех сил. Но за нынешними поколениями говорящих и мыслящих по-русски людей все еще тянется — как танкер за буксиром — не осмысленный советский опыт несвободы, идеологического диктата, насилия над разумом. Эту несвободу многие хотят возвести в перл создания. Речевое насилие по-прежнему — господствующая форма высказывания. Как от нее защититься, я не знаю. Думаю, что свободное обсуждение больных общественных вопросов — без поиска врага — важнейшая предпосылка для такой защиты.